Евгений Герасимов: «Все дореволюционные дома Петербурга надо сохранить»
Одна из самых известных петербургских архитектурных мастерских «Евгений Герасимов и партнеры» участвует в проектировании самого широкого спектра домов — от Верховного суда до «спальных» кварталов. Реально ли преобразить «Красный треугольник», как сделать дома-стекляшки гармоничными и почему Спас на Сенной обязательно надо воссоздать, а Заменскую не стоит, «Канонер» узнал у Евгения Герасимова.
— Недавно ваша мастерская представила концепцию развития «Красного треугольника». Не скрою, что жители относятся к любым инициативам относительно этой территории скептически. Есть ли сейчас реальные шансы, что дело не ограничится проектными иллюстрациями?
— Мы имеем дело с очень сложным имущественным комплексом, который частично принадлежит государству в лице города, но во многом — частным собственникам. Чтобы ситуация изменилась глобально, нужны компромисс между собственниками, а также взаимное желание что-то делать и воля к осуществлению.
— Что должно произойти, чтобы воля и желание возникли?
— Город в лице Фонда имущества попросил нас подготовить первоначальный взгляд, первое концептуальное видение этой территории. Судя по тем действиям, которые предпринимает фонд, мне показалось, что воля к некоему концептуальному осмыслению есть.
— А интересно ли архитектору заниматься «Красным треугольником»? Ведь там мало места для маневров — требуется сохранить многочисленные старинные корпуса.
— Интересно. Само сохранение тоже интересно. Но задача не только в приспособлении пустующих зданий, которые принадлежат государству. Такая работа даст мало эффекта. Там нужно создавать полноценную городскую среду.
— Как?
— В отличие от Новой Голландии, которая закрывается на ночь, «Красный треугольник» — территория огромная. Она не может на ночь вымирать, как лондонский Сити. Единственный способ, который может нас привести к удаче, это создание полноценного полифункционального городского района. Там должны быть офисы, промышленность (чем мешает высокотехнологическая промышленность?), досуговая составляющая и обязательно жилая функция.
Главная затея концепции — большой общедоступный парк в центре района. Чем хорош район вокруг Таврического сада? Тем, что там есть Таврический сад. Чем хорош район вокруг Гайд-парка? Наличием Гайд-парка. Так и здесь. Тем более что на юге города — от Обводного до Купчино — очень мало парков.
Уверен, что если проект будет реализован так, как задумано, это будет прорыв в градостроительстве в сфере редевелопмента промышленных территорий.
— Есть ли в Петербурге подобные примеры освоения бывших промзон?
— Реализованных проектов с сохранением масштабов застройки нет. Недавно мы с бюро «Спич» подготовили концепцию редевелопмента территорий заводов «Пластполимер» и «Химволокно» — с сохранением и перепрофилированием достаточного большого количества зданий старой промышленной архитектуры (очень красивых) под школы, магазины. Но этот проект нельзя сравнить с «Красным треугольником», поскольку там все же в основе своей будет жилая застройка. Примеров же полифункциональной застройки, какую мы предлагаем для «Красного треугольников», нет не только в Петербурге, но и в Москве.
Концепция редевелопмента территорий заводов «Пластполимер» и «Химволокно»
— Схожей ли будет судьба Петровского острова? Или там пойдет почти полная расчистка территории?
— Не готов отвечать за весь Петровский остров. Но в любом случае там реализовываются точечные проекты, не глобальные, как в «Красном треугольнике». В основном сносятся старые здания, не представляющие ценности, и взамен строится жилье.
— Вы делали проекты как минимум для двух застройщиков — Setl Group и ЛСР. И проекты эти, скажем так, разные, очень разные. Такая архитектурная разношерстность — она логична? Или хотелось бы, чтобы была единая концепция?
— При наличии большого количества собственников со своими планами и финансовыми моделями иное невозможно.
Проект для Setl Group
Проект для ЛСР
— А если подключится город?
— Сегодня мы видим, что у города нет ресурсов усадить двух-трех соседних собственников, чтобы на их территориях сделать единый комплекс. Мне кажется, у города нет ни сил, ни желания заставить собственника посмотреть шире, чем только на собственный клочок земли. И в этом наша общегородская беда.
— Проекты Setl Group и ЛСР находятся на противоположных сторонах Петровского проспекта, друг напротив друга. Когда вы их проектировали, то закрывали глаза на «соседей» или как-то пытались увязать их облик?
— В идеале, конечно, мы пытаемся реагировать на окружение. Но ровно в той степени, в какой позволяют нормативы и готов владелец. В угоду соседям никто поступаться прибылью не хочет. Собственно, это нормально, так было и до революции. Были правила игры: брандмауэры, высота, а уже дворы-колодцы каждый нарезал самым прихотливым образом.
— Проектируя на Петровском острове, вы воспринимаете его как сложившуюся территорию или как свободную от архитектуры?
— Для меня Петровский остров скорее свободная территория, где нет сложившейся городской ткани. Там встречаются производственные здания, которые плавают в зелени. А теперь плавать в зелени будут жилые дома.
— Один из ваших крупных проектов — жилой комплекс на месте грузового двора Московского вокзала на Кременчугской улице, построенный ЛенспецСМУ. Это тоже была свободная в архитектурном смысле территория?
— Это буферная территория между историческим центром и рыхлой застройкой Обводного канала. Там никогда не было городской ткани. Это была заброшенная территория, поросшая бурьяном, где стояли одноэтажные склады, дикие собаки бегали.
Мы сделали внятную планировочную структуру а-ля Петроградская сторона, где есть три основные магистрали — Большая Пушкарская, Большой и Чкаловский проспекты, а между ними нарезано большое количество перпендикулярных улочек. Там никогда не бывает пробок. Для этого места характерны дома-кварталы. Например, Большой проспект, 44, северный модерн, архитектор Ипполит Претро; он выходит аж на три улицы. Структура жилого района на Кременчугской именно такая: дома-кварталы между перпендикулярных улочек.
— Вы сейчас говорили о градостроительных достоинствах проекта. А вот с архитектурой там иначе — кажется, что задача была, грубо говоря, раскрасить фасады. Для архитектора это интересная работа?
— «Раскрасить фасады» — это работа маляра, а не архитектора. Понятно, что это дома не очень высокого класса. Задача стояла найти каждому свой рисунок фасада. И это удалось: там нет двух одинаковых домов.
— Если сравнивать с другим вашим квартальным проектом — жилым комплексом на проспекте Медиков, где для фасадов вы привлекли молодых архитекторов, — подумалось, что вам уже наскучило оформлять однообразные фасады, а потому потребовалось новое дыхание.
— Мне не скучно, мне интересно искать разные подходы для разных территорий. Мне кажется, что оба проекта — это периферия исторического центра, где можно делать архитектуру посвободнее, более цветную, более современную.
— Среди ваших проектов немало зданий в неоклассической стилистике, эдаком сталинском классицизме. Вам такое направление действительно близко?
— Человечество время от времени возвращается к традиционной архитектуре. Все это опирается на античную архитектуру Древней Греции и Рима, на ордерную систему, которая разработана 2000 лет назад. Потом 1000 лет этим никто не занимался. И вдруг возник ренессанс. Спустя какое-то время снова ордерная архитектура — барокко, рококо, классицизм в очищенном виде конца XVIII — начала XIX века. Потом снова ушло, появились эклектика, модерн. И снова всплеск неоклассики, в том числе сталинский классицизм.
Я бы сказал, что это исторический маятник от авангарда к традиционализму. Идет разработка одной темы, насыщение, надоедание, наконец, умирание — и снова возвращение к классике.
И сейчас на такую архитектуру есть спрос — и у застройщиков, и, главное, у покупателей. Людям хочется так жить.
— А кто был инициатором классической архитектуры нового здания Верховного суда?
— Это традиционная архитектура для зданий судов, олицетворение одной из ветвей власти, которое, как справедливость, должно быть вне времени и вне моды. Да, где-то суды делаются сугубо современными, в модернистской архитектуре. Но в том, что наше государство не видит Верховный суд в модернистской архитектуре, нет ничего удивительного. Так же как Православная церковь не видит храмы в модернистской архитектуре.
— Ваши оппоненты говорят, будто классическая мощь здания Верховного суда непременно будет навевать страх.
— А рядом с пирамидами оппоненты страх ощущают? На ступенях Биржи на Стрелке Васильевского острова кому-то становится страшно? Мне кажется, нет. Мне кажется, это торжественная архитектура. От нее должно быть ощущение вечности.
— Вы сказали, что Православная церковь не поощряет модернистские церкви. Уместно вспомнить Иоанно-Кронштадтскую церковь на проспекте Стачек. Сперва там планировались малый и большой храмы одинаковой модернистской архитектуры, но в итоге появился только малый, а большой уже будет иным, классическим — в соответствии с вашим проектом.
— Я бы не сказал, что малый храм решен в модернистской архитектуре. Это тоже историзм. Автор проекта Иван Князев, мой однокурсник, всегда любил модерн, и там использованы мотивы модерна, а вовсе не модернизма. А почему отказались от большого храма в этой стилистике? Я не знаю. К нам обратился настоятель и сказал, что приход растет, поэтому храм надо будет сделать больше.
— Как вам видится будущее храмовой архитектуры в России? Оно вообще есть?
— Будущее, безусловно, есть. Вопрос: какое оно, это будущее? Мой ответ: я не знаю. Все зависит от заказчика. Сегодня Русская православная церковь не готова к глобальным экспериментам. Кто-то говорит, что это плохо, кто-то — что хорошо. Церковь придерживается канонов: не переходит на современный русский язык в богослужениях, не отказывается от традиционной архитектуры.
— Вы считаете, что это вещи одного порядка?
— Да, конечно.
— Пройдемся по теме исторического центра. Как вам видятся новые здания в нем? Помню, на одном из градсоветов Михаил Мамошин сделал вам замечание — дескать, предложенное вами здание на Барочной улице «не вписывается в архитектуру». А вы ответили, что это выражение «вульгарно».
— Ну да, это лексикон, не имеющий отношения к профессиональной архитектурной сфере. Современники считали, что дом компании «Зингер» и Елисеевский магазин не вписывались в архитектуру Невского проспекта. А что мы считаем сегодня?
— Не ожидал, что вы будете приводить пример с «Зингером». Он и так из всех щелей просачивается.
— Просто это хрестоматийный пример. Он сразу разбивает всю эту фразеологию по поводу «вписывается — не вписывается». Потому что у каждого свое понимание, а время все расставит по своим местам. Профессионалы должны судить профессионально. «Оно соответствует, — я бы спросил, — по окружению, по высоте, по материалу, по масштабу, по пропорциям?»
Есть дом авторства Левинсона на Каменноостровском проспекте, совершенно конструктивистский. Но, мне кажется, он соответствует окружающей застройке. А можно привести примеры в историзме, которые совершенно неудачны.
— Почему, как вы думаете, сформировалось стойкое негативное отношение жителей Петербурга к стеклу в центре города? Давно используется, причем даже губернаторами, сочетание «стекло и бетон» как олицетворение губительной архитектуры.
— Здания с большими объемами стекла имеют свойство быстро устаревать. Когда-то дома быта казались шагом в будущее. А теперь как мы смотрим на них — на дома быта у Мариинского театра, на Суворовском? Как на диссонирующие здания. Остекление не должно быть самоцелью, оно должно применяться со вкусом.
Дом быта на Лермонтовском проспекте
— Полтора года назад вы представили проект нового здания музея Достоевского в Кузнечном переулке. Там тоже используется остекление — оно отделяет новое здание от старого.
— В темное время суток сплошное остекление выглядит неаккуратно, поскольку вразнобой включены светильники в помещениях. В случаем с музеем Достоевского мы нашли способ от этого уйти. Там будет единый холл вдоль брандмауэра старого здания от земли до крыши с единым освещением, такая световая щель.
— То есть этот проект, на ваш взгляд, не устареет через несколько лет?
— Мы его делаем таким, чтобы здание хорошо воспринималось многие десятки лет.
— Кстати, на каком этапе находится этот проект? От него не отказались?
— Нет. Проект находится на этапе переговоров. Уже создан фонд, найдены деньги для первой очереди. Как только будут даны необходимые согласования, уверен, что проект получит остальное финансирование.
— Как вы считаете, какими зданиями Петербурга Достоевского можно пожертвовать?
— Я думаю, что никакими.
— А как же дворовые флигеля?
— Они формируют уникальную структуру внутриквартальных пространств в исторической застройке. Понимаете, архитектор — это созидатель, а не разрушитель. Не надо ставить архитектора и градозащитника по разные стороны баррикад. Почему человек, которые не делает ничего, кроме как держит плакат, считается градозащитником, а архитектор, который каждый день занимается реставрацией и ремонтом, — нет? Понятно, что часто застройщики хотят снести дворовые флигели, но у них на то есть веское основание: современным требованиям дворы-колодцы не отвечают ни по инсоляции, ни по другим параметрам, в том числе парковочным местам.
— Получается, что вы полностью поддерживаете закон о зонах охраны, который тоже требует сохранять все дореволюционные дома, а в случае сноса воссоздавать лицевые. Кстати, о воссоздании. Какие утраченные объекты из прошлого следует воссоздать?
— В каждом случае необходимо внимательно изучать вопрос. Скажем, Спас на Сенной обязательно надо воссоздать, он будет держать эту площадь. Не говоря о необходимости сноса уродливых павильонов станций метро «Сенная площадь» и «Спасская», которые там стоят.
Другое дело — Знаменская церковь на площади Восстания. Я осуждаю снос храмов, но если оценивать архитектуру Знаменской церкви и павильона станции «Площадь Восстания», я могу сказать, что павильон не уступает по качеству исполнения. То есть снос метро я бы не поддержал.
Есть еще один интересный пример — Реформатская церковь на Большой Морской, перестроенная в ДК связи. Я бы не стал инициировать возвращение зданию исторического облика. Это самостоятельная архитектура, полноценный памятник. Но при этом, если найдется приход, который профинансирует возращение церковного фасада, не стоит ему чинить препятствия. Но это единственное условие, при котором ДК связи можно перестроить.
